Я смешной человек! Я смешной человек! Я смешной человек! Я смешной человек!  Меня называют теперь сумасшедшим, и это было бы повышение в чине, если бы я не оставался для всех таким же смешным, как и прежде. Но теперь уж я не сержусь, нет, не сержусь, теперь  все мне милы, даже когда смеются надо мной, и тогда чем-то даже особенно милы. Я бы и сам смеялся с ними, не то что над собой, а их любя, если б мне не было так грустно, на них глядя. Грустно! Потому что они не знают истину, а я знаю истину. А это тяжело, одному знать истину. Они не понимают, нет, не понимают. Я познал истину. А прежде, я очень тосковал от того, что казался смешным. То есть не казался, а был, я всегда был смешон. Я это знаю, с самого моего рождения, может с семи лет, я уже знал, что я смешной. Потом я учился в школе, потом в университете, и что? Чем больше я учился, тем больше научался тому, что я смешной. Так что вся моя университетская наука как бы для того уже и существовала под конец, по мере того как я в нее углублялся, чтоб объяснять и доказывать мне, что я смешной. Подобно как в науке, происходило и в жизни – надо мной смеялись все и всегда, но не знали они никто, и не догадывались о том, что если был на земле человек, больше всех знавший про то, что я смешной, так это был бы сам я. И вот это было для меня всего и обидней, что они этого не знают. Но тут я сам был виноват, я всегда был так горд, гордость эта росла во мне с годами. И если бы случилось так, что я хоть перед кем бы то ни было позволил себе признаться, что я смешной, то, мне кажется, я в тот же вечер раздробил бы себе голову из револьвера! Как же я страдал в своем отрочестве, что когда-нибудь не выдержу и признаюсь сам товарищам. Но с тех пор, как я стал молодым человеком, я стал почему-то немного спокойнее. Именно почему-то, потому что я до сих пор не могу определить почему. Может быть, потому что в душе моей нарастала страшная тоска, по одному обстоятельству. А именно – это было внезапно постигшее меня одно убеждение в том, что на свете везде все рАвно. Я очень давно догадывался, но полное мое убеждение явилось как-то вдруг. Я вдруг почувствовал, что мне все равно было бы, существовал ли бы мир, или если б нигде ничего не было. Нет, сначала мне казалось, что было многое прежде, но потом я догадался, что и прежде ничего не было, а все почему-то казалось. Потом я убедился, что и никогда ничего не будет, и тогда я вдруг перестал сердиться на людей. Я стал почти не примечать их. И вот после того уж я узнал истину.