Всё сбудется — не завтра, не сегодня,
не в этой жизни и не после смерти...
Но боже, как горит твоя изнанка,
что мне все кажется, что мы с тобой бессмертны.

Как тот — другой — трепещущий у школы,
измятый весь, с пурпурной головой
(да не измятый ты — лиловый ты, лиловый,
вульгарный, страшный,
черный, черный — мой!).

А был еще один — с чуть розоватой кожей,
когда я тоже выбился из сил
и только повторял: о боже, боже, боже...
Мне кажется, что был еще — четвертый,
но я его забыл.

Да нет же, вот и ты —
меня в конце предавший
(ну, пусть на площади, ну пусть перед народом),
зато я помню, как ты сладко пахнешь —
то кашей гречневой, то молоком, то медом.

— Я, столько лет к вам всем протягивавший руки,
как будто требовавший не любви, а денег,—
да неужели я не вынесу разлуки,
особенно когда она — навеки.

За то, что вы — своей мужской работой,
меня с ума сводили ежедневно,
за то, что пахли вы — мужским и крепким потом,
мы с вами встретимся — (все сразу!) непременно.

...Но что-то мне сегодня подсказало:
не в этот раз и не на этом свете.
Нет, мой бесценный, это ты — бессмертен,
а я в тебе — умру, тридцатилетним.

За вас за всех —
трепещущих у школы,
сгоревший весь, с изнанкою лица...
— Да не сгоревший я,— лиловый я, лиловый,
пурпурный, розовый, багровый — до конца...