На корриде, в воскресенье
Три испанских мужика
Всё гоняли по арене
Здоровенного быка.
Пикадор, бандерильеро,
Ну, и главный – матадор
Зарабатывали евро,
Исполняли приговор.

Бык сопел, роняя пену,
Подбираясь к палачу,
Думал: "Щас его поддену
И маленько потопчу.
Я его достану точно
Хоть он вертится, как вошь.
Мужичонка худосочный.
Ведь соплёй перешибёшь!"

Матадор – пацан ершистый,
Заводной такой сеньёр.
Дед. Наверное, был франкистом.
Этот в – деда живодёр.
Бык бодал забор арены,
Бык за лошадью скакал.
Упирался рогом в стену,
Неприятностей искал.

Он ведь жил, ярма не зная,
Жизнью гордой и простой,
Да, свобода развращает...
Бык решил, что он крутой.
Ну, стань в сторонке, не скандаля,
Как щенок, поджавши хвост,
Ну, тебя б забраковали
И отправили б в колхоз.

Нет же, бык, башка дурная,
Лез упорно на рожон:
"Забодаю, забодаю!"
Так и помер, как пижон.
Застывала кровь, алея
На упрямой на губе.
Борода Хемингуэя
Померещилась в толпе.

Солнце медленно садилось
Над собором вдалеке.
И торсида расходилась,
Забывая о быке.
Лишь турист, браток из Пскова,
Видно, мастер мокрых дел.
Вдруг промолвил: "Жизнь сурова...
Не – быкуй – и будешь цел!"