Гиреев жил в покосившемся черном доме, перед которым был одичавший сад, заросший высокими, в полтора человеческих роста, зонтиками. По уровню удобств его жилье было переходной формой между деревней и городом: в будке-уборной сквозь дыру были видны мокрые и осклизлые канализационные трубы, проходящие над выгребной ямой, но откуда и куда они вели, было неясно. Однако в доме были газовая плита и телефон.
     Гиреев усадил Татарского за стол на веранде и насыпал в заварной чайник крупно смолотого порошка из красной жестяной банки с белой надписью по-эстонски.
     - Что это? - спросил Татарский.
     - Мухоморы, - ответил Гиреев и налил в чайник кипятку. По комнате разнесся запах грибного супа.
     - Ты что, собираешься это пить?
     - Не бойся, - сказал Гиреев, - коричневых тут нет.
     Он произнес это таким тоном, будто
     Снял все мыслимые возражения, и Татарский не нашелся, что ответить. Минуту он колебался, а потом вспомнил, что вчера как раз читал о мухоморах, и поборол сомнения. На вкус мухоморный чай оказался довольно приятным.
     - И чего от него будет?
     - Сам увидишь, - ответил Гиреев. - Еще будешь их на зиму сушить.
     - А что сейчас делать?
     - Что хочешь, - сказал Гиреев.
     - Говорить можно?
     - Говори.
     Полчаса прошло за малосодержательной беседой об общих знакомых. Ни с кем из них, как и следовало ожидать, не произошло за это время ничего интересного. Только один, Леша Чикунов, отличился - выпил несколько бутылок "Финляндии" и звездной январской ночью замерз насмерть в домике на детской площадке.
     - Ушел в Валгаллу, - скупо прокомментировал Гиреев.
     - Откуда такая уверенность? - спросил Татарский, но тут же вспомнил бегущих оленей и багровое солнце с этикетки и внутренне согласился.
     Между тем в его теле появилась какая-то еле ощутимая веселая расслабленность. В груди возникали волны приятной дрожи, проходили по туловищу и рукам и затихали, чуть-чуть не добравшись до пальцев. А Татарскому отчего-то захотелось, чтобы эта дрожь непременно дошла до пальцев. Он понял, что выпил мало. Но чайник был уже пуст.
     - Есть еще? - спросил он.
     - Во, - сказал Гиреев, - о чем я и говорил.
     Он встал, вышел из комнаты и возвратился с развернутой газетой, на которой были рассыпаны сухие кусочки нарезанных мухоморов. На некоторых из них остались лоскутки красной кожицы со стянувшимися белыми бляшками, на других были приставшие волокна газетной бумаги с зеркальными отпечатками букв.
     Кинув несколько кусочков в рот, Татарский разжевал их и проглотил. Сушеные мухоморы немного напоминали по вкусу картофельные хлопья, только были вкуснее - Татарский подумал, что их можно было бы продавать как чипсы, в пакетиках, и здесь, видимо, скрывалась одна из дорог к быстрому обогащению, джипу, рекламному клипу и насильственной смерти. Задумавшись, каким мог бы быть этот клип, он отправил в рот новую порцию и огляделся по сторонам. Некоторые из предметов, украшавших комнату, стали заметны ему только сейчас. Например, лист бумаги, висевший на стене на самом видном месте, - на нем была извилистая буква, не то санскритская, не то тибетская, похожая на дракона с изогнутым хвостом.
     - Что это? - спросил он Гиреева.
     Гиреев покосился на стену.
     - Хум, - сказал он.
     - А зачем тебе?
     - Я таким образом путешествую.
     - Куда? - спросил Татарский.
     Гиреев пожал плечами.
     - Трудно объяснить, - сказал он. - Хум. Когда не думаешь, многое становится ясно.
     Но Татарский уже забыл о своем вопросе. Его захлестнула волна благодарности к Гирееву за то, что тот привез его сюда.
     - Знаешь, - сказал он, - у меня сейчас тяжелый период. Общаюсь в основном с банкирами и рекламодателями. Загружают просто свинцово. А у тебя здесь... Прямо как домой вернулся.
     Гиреев, видимо, понимал, что с ним происходит.
     - Пустяки, - сказал он. - Не бери в голову. Ко мне зимой приезжала пара таких рекламодателей. Хотели сознание расширить. А потом босиком по снегу убежали. По