Пред порогом заиндевелым гулко грянули вдруг сапоги, 
Было небо святым и белым, било солнце из-под руки. 
Черный ворон прокаркал мотором, в две ступеньки крылечко всего, 
Но легавая злобная свора вся полезла, рыча, на него. 

И в планшет пряча скомканный ордер, в лоб нацелил мне свой револьвер,
Со звериным оскалом на морде, бывший раб с королевских галер. 
Он под взглядом свинцовым отпрянул, словно свой в нем прочел приговор, 
И со страху, а может и спьяну, застрелил меня, сволочь, в упор. 

Втерлась в горницу рабская свита и, с похмелья угрюмо ворча, 
Стала шарить кругом деловито, отпихнув моего палача. 
Сдвинув на бок артузишко лихо, спрятал он свой наган в кобуру,
Было дома тепло и так тихо, все одно - расстреляли б к утру. 

Черновые приметив наброски недописанных мною стихов, 
Взял их в прок, чтоб крутить папироски, созидатель грядущих основ. 
Изнывая с досады и злости, пнул мой труп в исступлении он, 
Бесновалась всю ночь на погосте оголтелая стая ворон...