Его прислали со двора за пятою струной.
За ним летел пчелиный рой — плыла его сестра.
Она несла в пакете хлеб. Зудела про обед.
А он гитару взял и сел в углу на табурет.
Нам было весело глядеть на рыжую сестру.
А он гитару взял и сел в углу на табурет.
Сметана рыжая! — она была ему сестра.
А он гитару взял и сел в углу на табурет.
И, отвернувшись от стола к высокому окну,
Он тронул первую струну как первую струну.
Он на одной струне играл...
Но я-то понял: он-то знает,
Что мертвой поступью он входит, поднимает
Над головой зеркальный черный свод
Рояльной крышки. Вот идет в обход
Рояля. Вот свечу берет.
Листает черновик симфонии вчерашней,
Губами шевелит и шепотом поет.
Вот руки поднимает и кладет —
Нет! — руци он возносит и роняет!
...Пусть он уйдет. Пусть он уйдет. Уймите же его.
Ведь это я сижу спиной, и более того:
Ведь это, Господи, я сам, ведь это же я сам
Такое слышу по ночам. Такое по ночам...
Какая мука, Боже мой, здесь в темени ночной
Терпеть прибойный шквал сонат,
притиснувшись к стене.
Владея лишь одной струной,
притиснувшись к стене,
Терпеть, как миротворец — бой.
Как безъязыкий — боль,
Владея лишь одной струной...
Ничтожество, юнец,
Смирись, Бетховен дворовой. Оглохни наконец.