Что за образ возник предо мною в полуденном зное?
То ли это творенье небесное, то ли земное?
Не его ли всегда различал я по снам и виденьям?
Не его ли я сделал воистину собственной тенью?

    Были стрелы Амура верны, и не знали пощады,
    Перед ними бессильны железо и мрамор колонн.
    Лучше б грудь мне пробила копьем молодая Паллада,
    Лучше б в камень меня обратил золотой Аполлон!

...Сердце глупое рвется наружу от страха и счастья.
Я обидел Киприду - и я в ее мстительной власти.
Я сижу у ручья, я смотрю на свое отраженье,
Я люблю этот лик - я не в силах прогнать наважденье!

    Только эхо смеется в горах, и не ведает горя,
    И несет мои слезы в залив голубая река.
    Оттого так вода солона у Эгейского моря,
    И печально вздыхает волна возле кромки песка.

Я смотрелся в глаза двойника, и в стремительность жеста.
Водной глади коснулась рука - мне не двинуться с места.
Я хотел бы почувствовать плоть, а не холод озноба...
Если ступит двойник мой за грань - то погибнем мы оба.

    Я в венке из полуденных роз пробужденья не чаю,
    Я корнями, как цепкий сорняк, в этот берег пророс.
    Легконогий Гермес не избавит меня от печали,
    И хмельной Дионис не одарит забвением лоз.

...А за лесом рыдала свирель о любви безответной.
Ей внимали дриады, попарно усевшись на ветках,
И раскрылась бутоном душа моя в стебле высоком,
Белоснежным цветком с ароматом хмельным и жестоким.

    И разбитое сердце мое стало лиственным соком,
    И заплакал рассеянный Пан, наклонясь надо мной,
    Ему вторили боги морей, и ручьев, и потоков,
    И вздыхала вода, и играла прибрежной волной...

    Только эхо смялось в горах, и не ведало горя,
    Унесла мои слезы в залив голубая река.
    Оттого так вода солона у Эгейского моря,
    Оттого возле моря печаль неизменно легка.