Я у Жоры спросил Дорофеевского:
"Ты ответствуй мне прямо и внятно,
Отчего мне внимание женское
Меньше, чем мужское приятно?"

И ответствовал мне мой сокамерник
В простыню, словно в тогу, завернутый:
"Уважая тебя за пламенность,
все же ты черезчур повернутый.

Ведь тебе наплевать, проклятому,
Кто с тобою, мужчина иль женщина,
Напевая, в койку измятую
Имярека ведешь обесчесщивать."

Он бы так и читал мне проповедь,
Но со скрипом открылись двери,
И два юноши, взявши под руки,
Увели его мучить к Берии.

А я вспомнил, как в окружении,
В партизанских лесах под Лугою,
Мы с каким-то штабным пораженцем
Называли друг-друга подругою.

Я любил его где не попадя,
А потом уж и он соответствовал,
И так славно нам было, господи,
Хотя несколько и неуместно.

И, поймав молодого гестаповца,
Что по лесу бежал за курицей,
Мы о нем не сказали по рации,
А любили его, рискуя.

Но потом объменяли мы Михеля
На табак и сухие стельки,
И штабист стал каким-то тихим,
А к утру застрелился в истерике.

Жора после суда и застенков
Стал пророком всего изящного,
Ну а я, как Андрей Вознесенко,
Ностальгирую по настоящему.

И порой на знакомового немца,
Надевая уздечку с потпругою,
Ностальгирую по пораженцу,
Я лесам партизанским под Лугою.