Когда проходят дни запоя, мой друг причёсан и побрит,
И о высоком говорит уже не страстно, а спокойно,
И даже где-то безразлично, как будто всё само собой,
Он выражается прилично и к жизни тянется другой.
Но вряд ли печаль иссякнет, как дождик и эскимо.
Без дела в рубашке белой он будет смотреть в окно.
Поверх забытой толстой книги и с сигаретой без огня
Стеклянным взглядом будет двигать пейзажи пасмурного дня.
И, разглядев в безлюдье пляжа двух сумасшедших неглиже,
Не улыбнётся он и даже не позавидует уже.
Разбилось всё то, что снилось, на мелочь, но между тем
Так рано ждать от стоп-крана решения всех проблем.
И снова со свинцом во взгляде покинет он хрущёвский дом,
Где алкаши в дворовой хляби и доктор выше этажом,
И улетит в знакомый город, где жизнь по-прежнему течёт,
Где был он так любим и молод и, может, встретится ещё
С той нежной и безнадёжно забытой и дорогой…
И, может, она не сможет заметить, что он другой…
И будет праздник, будут гости, узоры будет вить листва,
Ни у кого не будет злости на глупости правительства,
А только лёгкая усталость от музыки и от вина
И грусть, что мало так осталось, и остаётся пить до дна
Ту осень, что в лентах просек уж скоро начнёт плясать,
Как мёдом, зелёнкой с йодом залечивая леса…

1996