Бледные дома стоят, как топленники по обочинам,
Ветер бездомный мокрые картонки ворочает.
Здравствуй Ночь, я твой любимый фаворит,
Ведь мне с обочин кланяются подхалимы - фонари.

За темнотой ты прячешь свое лицо со шрамом,
Луна в небе маячит, словно колесо Сансары.
Кто-то стеклянные лампы опоясал светом,
Тянут костлявые лапы тополя - скелеты.

Твой дворец в сквере спрятан за сиренью,
Где лавочки-звери стоят на четвереньках.
И я бреду к его дверям сквозь толщи тумана,
Хватают за плечи березы - тощие путаны.

Передо мною расступаются черные кисти,
Зловещий ворон копошится в ворохе листьев.
За коридорами дворов иду на твой голос,
Луна укажет мне дорогу - золотой компас.

В решетчатой клетке пес юродивый гавкает,
На скрюченных ветках спят уродины гарпии.
На встречу мне идет старуха мраморным лицом,
На спину ей ложатся тени храмовых крестов.

На крестах висит окровавленный пастырь,
Вокруг танцуют мертвецы в карнавальных масках.
Крупье у столов тасуют цветные колоды,
Я разбиваю кулаки о литые ворота.

Тьма рядом.
Последней лампы свет потух.
Порядок! 
Теперь я Данте в этом Аду.

Неужели створки ворот скрипят?
Мне открывает двери мертвый барон в цепях.
На наши грешные головы падает снег,
Уже зима, а этот город все так же гадок и слеп.

Зимой он не живой, словно натюрморт,
Его глухие стены служат мне злобною тюрьмой.
И мы плывем в потемках коридора, 
Барон лепечет песню своим томным баритоном.

Приглашает в раскошную залу,
Я наряжаюсь в раскрашенный саван.
Веселье, лица - полный балаган.
Со мною Тьма играть садится в подкидного дурака.

Наши взгляды никак не сойдутся, словно параллель.
Барон тасует нам колоду сотней королей.

Тьма в сердце, хотя кругом церкви, распятья.
Ты в центре бытия, но цепи не расковать.
Ты смертник, не сумевший объять необъятное.
Ты Цербер, охраняющий собственный Ад.

Тьма в сердце, хотя кругом церкви, распятья.
Ты в центре бытия, но цепи не расковать.
Ты смертник, не сумевший объять необъятное.
Ты Цербер, охраняющий собственный Ад.