Ночь пронырливо закуталась за шивороты стекла, 
И невежд, не педагогами не понимаю я тебя, 
Выть на крышу заберусь, пиджак помну, стремянку-с, 
Одену водворять подъем ракитами на мглу.
А на крыше тишина, не виданная космосом, 
Аромат ладана чувствую я волосом.
И при параде городишко в рваном маленьком польтишке, 
Замерзает, не понимая марта не выразимого.
Вакса заблестела, перевалились кливии, 
Болиды передрались в поло уколами.
И я глазею заворожено, выше чем просто высоко,
Под шорохи Прим от кислых мин на так, и для меня все просто так!
Сон растяпа выронил, примеры меры выронил, я к кромешности прилип.
Sleep! Лель может быть меня сразил, а может быть не Лель, 
Грозы выцветают непонятным «Эй».

В понедельник разругался, кто попался на пути, 
Всклокоченный я несовершенный отряхал колючий брыль, 
Лоск на пяте растаял запоздалым гаем, 
Невыгородимыми резонами креп порвался слезами, 
Вокруг антенны, тяжело дышат антенны, 
Голову пропитали, вскрыли планы, схемы.
И вскружила кромка крыши несравнимо, что не слышно
Века моего, сего, и голоса, что хочет ныть.
Видно сижу, видны мыши, 
Не касается меня то бытие, 
Сорву тавро, ремень в стекло, 
Несовременно побледнею белым молоком.

Пролететь бы маляром над лампами несущих свет, 
Быть прибитым малолеткой, не доев клоком ответ, 
Резкость нрава смотрит прямо на аллею моих лет, 
Душа палевно бряцать в юный край, потом в обрат.
Там скамейки аккурат, как полоса бегущей Майны, 
Там балеты не впопад хохочут нежными руками.
Крик щиплет непроказно кожу, вызывая бзик, 
Аплодисменты предваряет клакер,
Коловороты по затылку очень больно, прямо пылко, 
Прямо надо быть прилежным, чтоб сдержать в себе ухмылку,
И не сорваться неудачно на удачу вялой сдачи, 
Хохмы полотно чернильной крыши унесли на дачи,
Унылыми ногами вниз по кромке восвояси,
Только спину распрямить плечами горячими.