Отсутствует (исполнитель: Неизвестен)
Е.Евтушенко Со мной с утра не расставался Дождь. – О, отвяжись! – я говорила грубо. Он отступал, но преданно и грустно вновь шел за мной, как маленькая дочь. Дождь, как крыло, прирос к моей спине. Его корила я: – Стыдись, негодник! К тебе в слезах взывает огородник! Иди к цветам! Что ты нашел во мне? Меж тем вокруг стоял суровый зной. Дождь был со мной, забыв про все на свете. Вокруг меня приплясывали дети, как около машины поливной. Я, с хитростью в душе, вошла в кафе. Я спряталась за стол, укрытый нишей. Дождь за окном пристроился, как нищий, и сквозь стекло желал пройти ко мне. Я вышла. И была моя щека наказана пощечиною влаги, но тут же Дождь, в печали и отваге, омыл мне губы запахом щенка. Я думаю, что вид мой стал смешон. Сырым платком я шею обвязала. Дождь на моем плече, как обезьяна, сидел. И город этим был смущен. Обрадованный слабостью моей, он детским пальцем щекотал мне ухо. Сгущалась засуха. Все было сухо. И только я промокла до костей. Но я была в тот дом приглашена, где строго ждали моего привета, где над янтарным озером паркета всходила люстры чистая луна. Я думала: что делать мне с Дождем? Ведь он со мной расстаться не захочет. Он наследит там. Он ковры замочит. Да с ним меня вообще не пустят в дом. Я строго объяснила: – Доброта во мне сильна, но все ж не безгранична. Тебе ходить со мною неприлично. – Дождь на меня смотрел, как сирота. – Ну, черт с тобой, – решила я, – иди! Какой любовью на меня ты пролит? Ах, этот странный климат, будь он проклят! – Прощенный Дождь запрыгал впереди. Хозяин дома оказал мне честь, которой я не стоила. Однако, промокшая всей шкурой, как ондатра, я у дверей звонила ровно в шесть. Дождь, притаившись за моей спиной, дышал в затылок жалко и щекотно. Шаги – глазок – молчание – щеколда. Я извинилась: – Этот Дождь со мной. Позвольте, он побудет на крыльце? Он слишком влажный, слишком удлиненный для комнат. – Вот как? – молвил удивленный хозяин, изменившийся в лице. Признаться, я любила этот дом. В нем свой балет всегда вершила легкость. О, здесь углы не ушибают локоть, здесь палец не порежется ножом. Любила все: как медленно хрустят шелка хозяйки, затененной шарфом, и, более всего, плененный шкафом – мою царевну спящую – хрусталь. Тот, в семь румянцев розовевший спектр, в гробу стеклянном, мертвый и прелестный. Но я очнулась. Ритуал приветствий, как опера, станцован был и спет. Хозяйка дома, честно говоря, меня бы не любила непременно, но робость поступить несовременно чуть-чуть мешала ей, что было зря. – Как поживаете? (О, блеск грозы, смиренный в тонком горлышке гордячки!) – Благодарю, – сказала я, – в горячке я провалялась, как свинья в грязи. (Со мной творилось что-то в этот раз. Ведь я хотела, поклонившись слабо, сказать: – Живу хоть суетно, но славно, тем более, что снова вижу вас.) Она произнесла: – Я вас браню. Помилуйте, такая одаренность! Сквозь дождь! И расстоянья отдаленность! – Вскричали все: – К огню ее, к огню! – Когда-нибудь, во времени другом, на площади, средь музыки и брани, мы б свидеться могли при барабане, вскричали б вы: – В огонь ее, в огонь! За все! За дождь! За после! За тогда! За чернокнижье двух зрачков чернейших, за звуки, с губ, как косточки черешни, летящие без всякого труда! Привет тебе! Нацель в меня прыжок. Огонь, мой брат, мой пес многоязыкий! Лижи мне руки в нежности великой! Ты – тоже Дождь! Как влажен твой ожог! – Ваш несколько причудлив монолог, – проговорил хозяин уязвленный. – Но, впрочем, слава поросли зеленой! Есть прелесть в поколенье молодом. [...] [bad word] [bad word] vkstihiya