Что мне расскажет спящий проводник? 
Пустые, дребезжащие стаканы 
на столике купейном у окна, 
несущегося мимо 
станции, вспорхнувшей в темноте.  [bad word]  курящего в кулак 
заснеженной пустыни, 
точнее — глубины. 
Где, как нетрезвый, глупый ученик, 
стыдливо вывернув карманы,- 
мир наш пред Господом поник. 

Когда со мною встретится она - 
веселая, без грима, 
проявятся ли строчки на листе 
бумаги, что я комкал и таскал 
в башке своей, как в мусорной корзине, 
поверив благородной пантомиме - 
ее безмолвной красоте? 
Когда минуты станут длинными руками 
неотвратимой смерти, 
чем время будем мерить мы? 
Во что сыграем с ветром, облаками - 
одни среди зимы? 

Что мне расскажет Родина моя 
с плывущими кусками на экране 
Любви замерзшей, вьюгой февраля, 
в пустой и темной пропасти зрачка 
по расширяющейся звездной пилораме? 
С водой технической, прокисшей в кране, 
в разбитом шприце тощего торчка, 
что в туалете просыпается, зевая, 
и смотрит на поля. 

Страж у дороги - пухлый снеговик, 
смотрящий зорко черными углями 
на сползший в яму старый грузовик, 
и тусклый мат, и полный жизни крик. 
Заливисто сверкает детвора, 
лишенная абстрактного мышления, 
мир символов нелепых разрушая, 
ни с чем чужим взгляд этот не мешая, 
сметает нас, как мусор со двора. 

Что мне расскажет нищая старуха 
на злом перроне, с полным котелком 
картошки сваренной - 
назойливая муха, 
под хамством мокнущая, как под кипятком? 
За поездом устало семенит - 
глазами, полными разлуки и труда, 
руками, верными прощению и ласке. 
- Сынки, еда... - чуть слышно говорит, - 
кому, сыночки, деточки, - беда.. 

Что мне расскажут эти города: 
Многоэтажки, склады, чьи-то норы, 
Одушевленные граффити гаражи 
и серые бетонные заборы? 
Унылая, неверная среда 
всех дней недели, ловит поезда, 
что до смерти ей надоели. 
Окраин грязных этого покоя 
никто не ценит, верится с трудом, 
что столько поколений есть в крови 
сего надоя. 
Но там, где третий, рядом ещё двое, 
и свечкой теплятся церквушка и роддом. 

Куда они все едут? Что влечет 
нас всех в пространствах этих дальних, 
что в этих городах суицидальных 
где точно всё и всё так любит счёт? 
Там всё конечно, кроме пустяков, 
что вечностью особенно любимы. 
И хочется простить мне остряков, 
в пространство бросивших: 

«НЕТ, НЕ РАБЫ МЫ!»