Что-то невесомое катится по горячей щеке
Смотрю вдаль, сжимая в руке букет
Из тюльпанов
Так странно видеть себя здесь, живого
А в июле 42-го слышен железа лязг да крики
Справа лежит мой друг Витька, сзади Колька
Я не жалею нисколько, что провел лето именно тут
Будто бы так и надо, чтоб взрывались гранаты у людей в животе
Я был из тех, кто рвался вперед, стакан водки да кусок хлеба
Вот и вся отвага
Когда разрывается небо ледяным дождем
И вода заливает глазницы, миллионы мечутся к границе
Ради чего? Не знает никто.

И вот я уже под Москвой, высокие чины в пальто
И я маме пишу, что её сын, не тот, кого она кормила щами
Карандашиком на клочке бумаги "я вернусь обещаю"
Зная, что шансы совсем малы.
снова кругом дым, авианалеты
Что за люди там, и люди ль эти пилоты?
Ранение в ногу, госпиталь, перевязки
Медсестры и первая как казалось любовь
Мне очень больно оставлять её тут
Но я должен идти на фронт и держать высоту
Ребята тепло встречают, играем в картишки
Крепкие папиросы, я и не заметил как стал таким взрослым
В свои семнадцать.
Снова авиация, танки, я умоляю
пожалуйста, перестаньте,
Но остаются лишь взрывы, а не мой голос

Мы где-то в лесу, друзья варят суп и хохочут
Но сквозь смех слышится столько боли
И каждый домой хочет
В небе зори, кто-то тихонько поёт...
«Тёмная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная, чёрная степь пролегла между нами."
Что-то едкое подступает к гортани и остается там навсегда
Вот уже сорок пятый, со мной те же ребята
Но без Сереги.
Мы где-то в Праге и я снова берусь за бумагу
"Мать, я правда скоро приеду"
Взрывы, газ едкий, и майский день превращается в ночь
Я отчетливо слышу "дойч" и приказ отступать
Фридебург подписывает акт
и всё
я уже дома
мама обнимает и не отпускает никуда далеко
Но выхожу из дому и бегом
На то самое поле
И к тому самому лесу
Где ползком лезли
И смотря в даль сжимая в руке тюльпаны
Так странно
Видеть себя живого
Здесь
в Июне 46-го