Улегся шторм - и вновь на море тишь да гладь.
Вернулось все на круги вечные свои.
У Санчо Панса "Жигули". Мой Росинант давно издох.
И Дульсинея рядом спит.
Романов рыцарских забыт дурман.
На антресолях в глубине ржавеет щит.
А за окном кровит закат,
и тает мельниц ветряных
на горизонте силуэт...

А ну их к черту, этих мельниц миражи!
Кругом реальных чудо-юд хоть пруд пруди.
Им - как дробинка для слона мое погнутое копье
и мой видавший виды меч.
Я щит достану, сдуну пыль с него -
пусть сын на нем летит зимой с горы крутой.
А чудо-юдам научусь
тепло заглядывать в глаза
и первым руку подавать.

Грохочет век остепененных санчо панс,
век дон-кихотов, обзаведшихся семьей...
А может, именно сейчас пришла пора взнуздать коней
и латы мятые надеть?
А может, именно сейчас пора
забыть про грошевой уют и теплых жен
и встать глазами на зарю,
и бить мечами в бурдюки,
и каторжан освобождать?

...Домой приду, когда уже темным-темно,
и Дульсинею поцелую в спящий лоб.
Открою книгу и себя - еще в доспехах и седле -
увижу в сумраке гравюр.
Над недочитанным листом усну,
и мне приснится поутру прекрасный сон:
что я на кляче огневой
лечу себе наперерез,
держа копье наперевес...

декабрь 1980