А если эти волосы распустить, 
она в них скроется вся, 
словно в высокой-высокой траве 
или в тени задремавших кущ. 
Ее движение или ветра порыв 
белую кожу на миг обнажит, 
словно сквозь тучи солнечный луч 
рассыплется бликами по воде.

Но если безветрие или покой, 
то даже пятки не увидать 
под покрывалом ее волос 
не то, что бедра, живот, сосок. 
Но как сквозь тонкий китайский шелк 
или сквозь тени олив и агав 
будет тело ее проступать, 
если угадывать контур его.

И я подойду и, как будто траву, 
плавным движеньем ладоней вовне, 
чтоб не спугнуть осторожных птиц, 
бесшумно раздвину пряди ее. 
И сразу зажмурюсь – столь яркий свет 
бросит смеющееся лицо. 
Пусть я зажмурюсь: давным-давно 
я ее вижу, закрыв глаза.

И прежде, чем прикоснуться к ней, 
я буду долго ее вдыхать. 
Сначала запах лаванд и хвой 
и запах масел земли Судан, 
потом сквозь миро, орех, сандал 
из глубины до меня дойдет 
необъяснимый дух плоти ее 
и только после – запах души.

К ней прикоснуться, будто упасть 
на разогретый прибрежный песок 
иль окунуться в морскую волну, 
пряную, теплую как молоко, 
или взлететь и сквозь Млечный путь 
долго плутать раскаленной звездой, 
чувствуя, как пульсирует кровь, 
сердце спалив, превратившись в огонь.

И каждым атомом пульсу в такт, 
словно травинка, что ветру в такт, 
или песчинка – прибою в такт, 
или луч света – Вселенной в такт. 
У мироздания на весах 
как на качелях: добро – грех. 
Звери, стоящие на часах, 
завороженные, смотрят вверх.

Столиц империй дворцы – в пыль. 
Великих лики, коснись – прах. 
Явь сновидений, приснись быль. 
Всесильный разум, очнись – крах. 
Священным зверем тогда мог, 
поскольку вечность равно миг. 
На всю природу един Бог. 
Двумя устами один крик.