Мы будем жить с тобой на берегу,
     отгородившись высоченной дамбой
     от континента, в небольшом кругу,
     сооруженном самодельной лампой.
     Мы будем в карты воевать с тобой
     и слушать, как безумствует прибой,
     покашливать, вздыхая неприметно,
     при слишком сильных дуновеньях ветра.

     Я буду стар, а ты -- ты молода.
     Но выйдет так, как учат пионеры,
     что счет пойдет на дни -- не на года, --
     оставшиеся нам до новой эры.
     В Голландии своей наоборот
     мы разведем с тобою огород
     и будем устриц жарить за порогом
     и солнечным питаться осьминогом.

     Пускай шумит над огурцами дождь,
     мы загорим с тобой по-эскимосски,
     и с нежностью ты пальцем проведешь
     по девственной, нетронутой полоске.
     Я на ключицу в зеркало взгляну
     и обнаружу за спиной волну
     и старый гейгер в оловянной рамке
     на выцветшей и пропотевшей лямке.

     Придет зима, безжалостно крутя
     осоку нашей кровли деревянной.
     И если мы произведем дитя,
     то назовем Андреем или Анной.
     Чтоб, к сморщенному личику привит,
     не позабыт был русский алфавит,
     чей первый звук от выдоха продлится
     и, стало быть, в грядущем утвердится.

     Мы будем в карты воевать, и вот
     нас вместе с козырями отнесет
     от берега извилистость отлива.
     И наш ребенок будет молчаливо
     смотреть, не понимая ничего,
     как мотылек колотится о лампу,
     когда настанет время для него
     обратно перебраться через дамбу.