Сын Лаэрта возвращается из странствий домой, сбрасывает рюкзак, снимает пальто,
Проходит по коридору, мимо холодильника, оборачивается – вокруг все то,
что его окружало и двадцать лет назад, и, кажется, даже сто лет назад,
словно не уходил, словно здесь часы навсегда стоят.

Пенелопа выходит навстречу, клетчатая рубашка, залатанные штаны,
Чуть-чуть отпустила волосы, а так – изменения не видны,
Его чашка стоит на столе (новая салфетка, дорогая, сама ткала?),
даже кошка не постарела, и трется в колени, мурлыкает, мол, ждала.

…Для тех, кто уходит, уезжает, бросает все, проходят дни и года,
они то сбрасывают, то отращивают души и города,
время ставит на них морщины и шрамы, как отметины на приклад,
и трассы становятся серебристыми нитками, и в ушах поезда стучат.

Будь ты кем угодно, но ты вернешься, ничего бесконечного нет,
и увидишь, что дома все то же, для тебя стоит на плите обед,
потому что на самом деле не было,
не было,
не было этих лет.

Те, кто ни на каплю не изменился, все также сутулятся, когда стоят у окна,
как застывшая фотография, как кусочек старого сна.
Разбирай рюкзак, герой Одиссей, забрасывай под кровать,
а о том, что прошло здесь за это время,
тебе лучше правда не знать.