Ты вот, знаешь, там вечно где-то, остаёшься не холодом на коленях.
Вечером тяжело отсылать сообщения, да и меньше пакеты.
Я обесцветил эмоции временем, они превратились в ветер.
Который в метро, когда приходит твоя электричка, я нажимаю на стоп,
Сколько их тысяч, черных и мелких, мне вряд ли все сосчитать.
Лето лепит дорогу где-то, там где не пройдёт мой февраль.
Я перед весной, после осени, опускаются плавно листы на воде,
Когда спросишь в гости меня, жди день, я приеду на следующий.
Чтобы быть не в планах, чистую самую выкину фразу, 
Скорчу лица выражение не актёрское, мне не плохо живётся,
Только без спазмов, сердце кровью налитое, на бумагу слепо положено.
Ты вот, как в руке поместилась, мне мало имени, и чувства через пунктиры,
Вышло так, что когда ты спать ложилась, я просыпался пустым, без псевдонима, просто Никитой. 
Хоть ходи за тобой, всё равно не догонишь,
До дрожи, до крошек, любить можно ведь, 
Это агония двух сердце брошенных не в то время,
Чтобы дать свет, тем кому нужно гореть.
Мимо... Все мимо... И я не он. И ты не ты.
Так сложилось, что забыть это не получилось,
Просто тянутся дни и жди, не жди, всё равно наедине не один.
Не надо речи про коконы, так сложно всё, скомкано острым конусом на языке,
Хочется сказать что-то особенное, а получается бред про любовь.
Это действительно мило в ноль ноль. И только.
Дальше новое солнце. И тысячи мимо стихов.

перебои тусклых ламп в вагонах метро и моя агония. но 
бит не бинт, извини, и все равно больно укладывается
вечер на тонкие плечи улицы, истерика фар, и слова, словно 
вырванные наспех листы, летят и летят по ветру из красивого рта, да вот только,
ты только, подожди, стой же, выслушай, но ты снова по барам,
один, а вокруг все такие счастливые, парами, бёдрами,
граммами, травой и драмом, перебоями тусклых ламп, все достало,
транскрипция транса и руки поранены, в холодные ребра ванны, никого не осталось,
кто бы понял, поднял, да просто напоил и обнял, увез подальше от мраморного города,
неизумрудного питера, где так трудно быть мне железной,
взвинченной утром без крепкого кофе, без пальцев, разучившихся в такт с твоими,
и в каждом имени, в каждой странице невыносимое, хочу сжаться в твоей рубашке,
но каждую ночь вспоминаю квартиру на окраине купчино, где было так страшно
даже просто разойтись на пять минут в комнату и на кухню, где вместе готовили
первый ужин, и мир берегли ото всех свой, и было хорошо так, без этих текстов,
стихов распоротых на аорте, так и было, так и любили - нежно, тихо, чтобы никто
не слышал, кроме нас двоих. но раздавлены в хлам запястья, и точки почему-то в начале,
без голода горя,не трогай меня, не трогай,
не кричала, не била, кусала лишь губы красивые свои тихо, причины, причалы длинные.
но вечер ложится ровно, и тлеет телефон молчанием,словно захлебнувшийся,
позвоночники, каблуки, дороги разбитые, перерезанное в горле "ты",
в центре пусто, дворцовка тихая, как вода, передайте связным, что больше нет связи,
нет связок, нетуда.
бессмысленно узелки на память и что-то менять, говорю о тебе пунктирами,
предлогами, суффиксами бессильными, минивэны вен сталкиваются в одну огромную 
катастрофу, во мне не остается ни одного живого чувства, боль двух лет
укладывается в одну строфу, перебои, ты слышишь, как я загибаюсь тут со своими стихами,
с кем-то еще в чужой рубашке загибаюсь под музыку нашего, а ты по барам с руками
под платьем чьим-то, цветным, узким,и на твоих руках не затянулись наши царапины,
она спит рядом, а ты нет, грустно около батареи, куришь, и голубые глаза ее в память впиваются
и можно меня не помнить уже, и, я знаю, не будет хуже. но я умираю где-то в сердечной мыщце,
затихаю музыкой из машин, в толпах и тысячах твоих милых девочек,
в улыбке всех встречающих и невстреченных,
минуты на мьюте, 
я устала и стала последними дрожащими переходами
не трогай меня, не трогай, не трогай меня, не трогай.
не о любви сказка - о нулевом балансе,о невынос