Море ползает у ног, как нашкодивший щенок.

Море камушки валяет.

А сокровища его не сосчитаны пока.

Там медузы на виду, что арбузы на меду,

Там селедочка гуляет

и нагуливает жир на медальные бока.

Кто ж позволит, чтоб добро, игнорируя нутро,

между пальцев убегало,

А не шло к нему на стол под картошку и лучок?

Вот и здесь в короткий срок появился городок

и отличнейшая гавань,

сорок тысяч кораблей и старинный кабачок.

Весь сверкая мишурой и воняя чешуей,

пьяной улочкой портовой,

руки вдоль а ноги вширь, ковыляю кое-как,

чтобы ощупью с трудом отыскать знакомый дом,

где живут на всем готовом

две владычицы души, сердца, тела, кошелька.

А одна из них светлей, тридцати неполных лет,

а другая помоложе,

и немного постройней, и немного погрешней.

У одной постель мягка и цена невысока,

а другая подороже

и пока не по моей прохудившейся мошне.

Ходят в холод и в жару пароходы на пару,

пароходы ходят парой:

"Ах, ваша стройная корма так волнует мой бушприт!

Вы со мною жестоки. У меня отнялся киль

и давление упало,

и у штурмана понос, и у боцмана гастрит."

Пароходы на пару ходят в холод и в жару.

Я плыву своей дорогой

и селедочку ловлю, чтоб продать на берегу

и потом, когда с трудом отыщу знакомый дом,

выбрать ту, что подороже, -

экономить на любви я, представьте, не могу.

Но однажды по снежку мне втемяшится в башку

после сытного обеда,

что когда-нибудь пора что-то в корне поменять.

Я взойду на пароход, попрощаюсь широко

и куда-нибудь уеду,

предоставив остальным расплатиться за меня.

Заведу себе жену и семейно заживу -

респектабельно до дрожи.

Стану слушать патефон, стану галстуки носить.

И лишь прошлое будить, в редких снах моих блудить

будет та, что помоложе,

да на тумбочке стоять будет банка "Иваси".

1989