И зачем я оставил свою комнату?
Приговоренный к смерти не должен оставлять своего угла.
Теперь же я ничего не ощущаю, а между тем завтра оставляю комнату навеки.
Если бы меня стали теперь пытать, то я бы стал наверное кричать , и не сказал бы, что не стоит кричать и чувствовать боль, потому что две недели только осталось жить.
Но правда ли то, что мне только две недели жить остается, а не больше. Если будут хорошие обстоятельства, то может быть и больше, но может быть даже и гораздо раньше умру, я могу умереть и внезапно, даже например завтра.
Идея в том, что я мечтаю, что все они вдруг растопырят руки и примут меня в свои объятия и попросят у меня в чем-то прощения, а я у них.
Я не обманываю себя, и понимаю дело ясно, но чем яснее я его понимаю, тем судорожнее мне хочется жить, я цепляюсь за жизнь и хочу жить, во что бы то не стало. Вот только зачем я начинаю жить, зная, что мне уже нельзя начинать, пробую, зная, что мне уже нечего пробовать.
Я знал одного бедняка, который умер с голоду, и помню это вывело меня из себя, если бы можно было этого бедняка оживить, я бы ,кажется, казнил его.
Мне иногда становится легче и я могу выходить на улицу, но улица стала наконец производить во мне такое озлобление, что я по целым дням нарочно сидел в заперти, хотя и мог выходить как и все.
Я не могу выносить этого шныряющего, суетящегося, вечно озабоченного, угрюмого и встревоженного народа, который ходит около меня по тротуарам.
К чему их вечная печаль, вечная их тревога и суета, вечная угрюмая злость их, потому что они злы, они злы, я знаю это точно.
Кто виноват, что они несчастны и не умеют жить, имея впереди по 60-ти лет жизни?
Зачем, зачем тот человек допустил себе умереть с голоду? Коли он живет, значит все в его власти. Кто виноват, что он этого не понимает?
Теперь мне уже все равно, теперь уже мне некогда злиться.
Будьте уверены, что Колумб был счастлив не тогда когда открыл Америку, а когда открывал ее. Колумб помер почти не видав ее, и в сущности не зная, что он открыл. Дело в жизни, в одной жизни, в открывании ее, беспрерывном и вечном, а совсем не в открытии.
У меня был маленький карманный пистолет. Месяц тому назад, я его осмотрел и приготовил. Приготовил  для одного дела, которое родилось у меня в голове. А что если мне убить кого-нибудь? Допустим себя? На рассвете с первыми лучами солнца. Природа до такой степени ограничила мою деятельность своими двумя неделями приговора, что может быть самоубийство есть единственное дело, которое я еще могу успеть начать и окончить по собственной воле моей. Что ж, может быть я и хочу воспользоваться последней возможностью дела.
Я не признаю судей над собой, и знаю, что я теперь вне всякой власти суда. Но если я не признаю суда над собой, то все таки знаю, что меня будут судить, когда я уже буду ответчиком глухим и безгласным. Какому суду тут дело? Кому именно нужно чтобы я был не только приговорен, но и благонравно выдержал срок приговора. Неужели в самом деле кому-нибудь это надо? Для чего? Для нравственности? Вот теперь, когда мне уже прочитан срок приговора? Какой нравственности нужно еще?
Я умираю вовсе не потому, что не в силах перенести эти две недели. Просто протест иногда не малое дело.