..и дверь впотьмах привычную толкнул, 
а там и свет чужой, и странный гул - 
куда я? где? - и с дикою догадкой 
застолье оглядел невдалеке, 
попятился - и щелкнуло в замке. 
И вот стою. И ручка под лопаткой.

А рядом шум, и гости за столом. 
И подошел отец, сказал: - Пойдем. 
Сюда, куда пришел, не опоздаешь. 
Здесь все свои.- И место указал. 
- Но ты же умер! - я ему сказал. 
А он: - Не говори, чего не знаешь.

Он сел, и я окинул стол с вином,
где круглый лук сочился в заливном
и маслянился мозговой горошек,
и мысль пронзила: это скорбный сход,
когда я увидал блины и мед
и холодец из поросячьих ножек.

Они сидели как одна семья,
в одних летах отцы и сыновья,
и я узнал их, внове узнавая,
и вздрогнул, и стакан застыл в руке:
я мать свою увидел в уголке,
она мне улыбнулась как живая.

В углу, с железной миской, как всегда,
она сидела, странно молода,
и улыбалась про себя, но пятна
в подглазьях проступали все ясней,
как будто жить грозило ей - а ей
так не хотелось уходить обратно.

И я сказал: - Не ты со мной сейчас, 
не вы со мной, но помысел о вас. 
Но я приду - и ты, отец, вернешься 
под этот свет, и ты вернешься, мать! 
- Не говори, чего не можешь знать,- 
услышал я,- узнаешь - содрогнешься.

И встали все, подняв на посошок. 
И я хотел подняться, но не мог. 
Хотел, хотел - но двери распахнулись, 
как в лифте, распахнулись и сошлись, 
и то ли вниз куда-то, то ли ввысь, 
быстрей, быстрей - и слезы навернулись.

И всех как смыло. Всех до одного. 
Глаза поднял - а рядом никого, 
ни матери с отцом, ни поминанья, 
лишь я один, да жизнь моя при мне, 
да острый холодок на самом дне - 
сознанье смерти или смерть сознанья.

И прожитому я подвел черту, 
жизнь разделив на эту и на ту, 
и полужизни опыт подытожил: 
та жизнь была беспечна и легка, 
легка, беспечна, молода, горька, 
а этой жизни я еще не прожил.