НАТЮРМОРТ

Здесь, в цитадели, сонмы голосов
отражены от стен, уже немые:
Чего достигли мы? Куда стремились?
История в игольное ушко 
проходит, рассыпаясь горстью знаков,
что составляют наши имена.
И рухнет вскоре каждая стена
перед Бессмертными, они уже сюда
явились.

Нам представлялось, в общем-то, разумным 
спустить всю свору жизненных стремлений,
поводья страха смерти отпустив,
однако поняли мы в некий миг:
в унылой заторможенности нет
опасности, напротив, такова 
устоев жизни прочная основа;
а воля и спасительное слово – 
увы, мертвы.

Избавившись от всяких возрастов,
от всяких страхов, всяких тупиков,
зачем же, право, притворяться мне?
Вот наша суть, кристальной чистоты,
без червоточин привкусов привычных,
и в омуте стерильной маяты
мы тонем миллионы лет, кружась
по контурам усмешек истеричных
иль горестных следов от слёз;
живём, коль согласишься ты признать
за жизнь весь этот ряд явлений:
дышать, жрать, испражняться,
перепихиваться, пить, блевать,
спать, погружаясь глубже, глубже...
так и проходят призрачные дни,
лишившиеся некогда значенья.

Угрозу смерти только убери,
и вытеснят реальность пузыри
иллюзий. 
Слишком судорожен вздох – 
умерь своё дыханье; и хотя
экстаза нескончаемого плен
тебе наскучил, честно говоря, –
ты всё-таки хранишь ещё кольцо
на случай обрученья с той одной,
что пожелает быть твоей навек...
Вот сумасшествие! И этим голод твой
не утолить.

Откуда эта худшая из всех безумных болей?
Мне и моргнуть нельзя, её не ощущая...
Что за постыдное отчаянье во мне
конца всем бесконечностям желает?
И если мы сумели победить, 
то какова цена такой победы?
Что мы приобрели, что потеряли?
Что уступили – из таких вещей,
о коих вовсе не подозревали?

Так есть ли смысл придерживаться курса, 
упрямо смерть и время обходя?
Всё, что имели мы, исчезло, ну а то,
чем мучились и что ценили больше
земных предметов, оказалось звоном
пустым, вселяющим неверную, как дым,
надежду на подвох освобожденья.

Но вот и ложе брачное готово,
приданное уплачено вполне,
и трещина меж простыней открыта,
как тот беззубый рот среди морщин,
которым улыбается мне вечность
и предлагает высохший свой труп –
мою жену – мне для совокупленья.
Навеки ей,
навеки ей
принадлежу я
под плитою тени,
здесь, в натюрморте.