Я лежу на земле, в сердце ранен копьём,
Истекающий кровью олень.
Скоро съедено будет тело моё,
Лишь погаснет проклятый день.
Ну, а кости собакам дадут на прокорм,
Тем собакам, что гнали меня.
Можно, я расскажу, всё, что было, Харон,
На рассвете проклятого дня.

Что ж, вставляй же в уключины вёсла свои,
Я сегодня один у тебя.
Реку чёрную лезвием лодки крои,
Поскорей бы забыть, как трубят
Над убитым оленем рожки егерей,
Возвещая удачу свою,
Ну, вставляй же, в уключины вёсла скорей,
И за Стикс вези память мою.

Я был лучшим охотником в наших краях,
Всех удачливей, и точней.
Был бойцом, даровавшим забвенье и страх,
Все боялись противиться мне.
И собаки мои лучше всех гнали дичь,
И давили, рыча, волков,
Но случилось мне страшное чудо постичь
В тех краях, что уже далеко.

Раз удачной охоты, испивши всю суть,
И потешив друзей с лихвой,
Я от шума и смеха ушёл отдохнуть,
По тропинке, что вилась с рекой,
И в конце тропинки пещера была,
В ней царила влажная тень,
Тень прекрасной казалась, манила, звала,
Телесами отдаться воде.

Полумрак меня встретил смехом звеня,
В плеске струй тихо пела свирель,
И звенящей догадкой сразило меня,
То, что я внутрь вступивши, узрел.
Артемида нагая в окруженье наяд,
Прочь отбросив шлем и копьё,
Подставляла, смеясь, золотистым струям
Золотистое тело своё.

Но, меня увидав, нимфы спрятались вдруг,
А богиня во гнев пришла.
И, проклятье, скатив с золотистых рук,
На меня его навела.
Повелела тотчас мне оленем стать
Здесь во чреве скалы с водой,
Полыхнула злым взглядом её красота,
Боль слилась с её красотой.
Эту боль было не превозмочь,
И я в панике бросился прочь.

Сквозь чащобу ломился я,
Страх звериный в нутро проник.
Мне помогут мои друзья,
Ведь всегда выручали они.
Я прекрасно знал этот край,
Убежал от стаи волков,
И услышал собачий лай,
И надсадную песнь рожков.

Впереди загорались огни,
А мой глаз боялся огня.
Там друзья мои, но они
Не сумели узнать меня.
И друзья мои, закричав,
Окружили меня кольцом,
Диким смехом звериных начал
Сопровождался факел в лицо.

Лучший друг мой швырнул копьё,
Затрещало оно крутясь,
И пробило тело моё,
Проломило рёбра шутя.
Прямо в сердце, так было всегда,
Был всегда очень меток он,
Я упал, и успел издать
Лишь один человеческий стон.

Что друзья не могли спасти,
Осознал я только теперь.
Ты меня, уж, Харон прости,
Не всесильны боги, поверь.
Боги могут накрасить грим,
Им по силам почти всё поменять,
Но узнает всегда любым,
Под любою личиной мать.