Тёмно-синее делается голубым.
Бледное вылезает и медленно раскаляется добела.
Зелёное, ещё в июне ставшее жёлтым,
теперь становится бурым,
отбрасывает почти лиловую
на чёрные,
металлические.

Пепельно-бледный сплёвывает красное.
Двое пятнистых оглядывают бесконечную жёлтую.
Быстро одну на двоих, чтобы невесомый, молочный
смешался с алой
и всё стало чуть ярче,
особенно – зелёное и голубое.

Как всё было просто, когда красные гоняли белых,
зелёные – коричневых.

Пепельно-бледный ещё вглядывается
в немыслимо голубое
красными от боли и бесонницы, –
вдруг возникнет серебряный
в ослепительном яростном рокоте
или золотой
в сияющем шелесте крыл.
Двое пятнистых
вскидывают масляно-чёрные.

Всё могло бы быть проще,
если бы бесцветное, вяло текущее
постепенно не превращало красных в коричневых,
синих и серых – в зелёных,
всех вместе – в пятнистых,
торопящихся
одну на двоих,
пока голубое постепенно становится синим,
пока белое бледнеет и уползает за край бесконечно-жёлтой,
заливая её красным,
вытекающим из маленького чёрного
чуть пониже слипшихся рыжих.

Двое пятнистых пьют мутную
из потемневшей железной.
Синее быстро чернеет.
Они идут медленно,
одного из них неожиданно рвёт бурым.

Зреют виноградники Господа,
течёт вино Его под песками.
Красное не расступается.
Белое остаётся мёртвым.
Мёртвое – слишком солёным.
Чёрное – серым.