У моей золотошвейки вместо сердца алый шелк, 
Подарю я ей при встрече самоцветный гребешок, 
Улыбнусь, скажу: «Родная, пусть не любишь ты меня, 
Пусть гореть мне черным бесом в лапах адова огня, 
Но позволь хоть раз в неделю под твоим стоять окном. 
Об ином молить не смею, лишь жалею об одном: 
Что по нежному батисту ты серебряной иглой 
Вышиваешь имя друга, похороненного мглой». 
Вражье имя, имя злое, я бы мог его порвать, 
Но напрасно, ведь любимой мне вовек не целовать. 
Зря меня ты презираешь, я не враг тебе, поверь! 
Зря с оглядкой каждый вечер запираешь крепко дверь: 
Мне засовы не помеха, только есть другой закон. 
Мной, как ветер парусами, безраздельно правит он. 
Как паломник в светлом храме, я стою перед тобой, 
Победитель, проигравший сам с собой последний бой. 
Каждый день ее я вижу с рукодельем у окна, 
Чистым трелям соловьиным вторит песнями она, 
И горит парчовой нитью тонкий локон у виска… 
Кровоточит едким ядом бессловесная тоска. 
Я хотел бы ненавидеть, я хотел бы все вернуть, 
Я хотел бы в омут мертвый с головой, смеясь, нырнуть, 
Только мне теперь дорога одинокой бороздой – 
За тобой, золотошвейка, под упавшею звездой.