Turning and turning in the widening gyre 
 The falcon cannot hear the falconer; 
 Things fall apart; the centre cannot hold; 
 Mere anarchy is loosed upon the world, 
 The blood-dimmed tide is loosed, and everywhere 
 The ceremony of innocence is drowned; 
 The best lack all conviction, while the worst 
 Are full of passionate intensity. 

 Surely some revelation is at hand; 
 Surely the [bad word] is at hand. 
 The [bad word]  Hardly are those words out 
 When a vast image out of Spiritus Mundi 
 Troubles my sight; somewhere in sands of the desert 
 shape with lion body and the head of a man, 
gaze blank and pitiless as the sun, 
 Is moving its slow thighs, while all about it 
 Reel shadows of indignant desert birds. 
 The darkness drops again; but now I know 
 That twenty centuries of stony sleep 
 Were vexed to nightmare by a rocking cradle, 
 And what rough beast, its [bad word] round at last, 
 Slouches towards Bethlehem to be born? 

 Кружась все шире в ветренной спирали, 
  Сапсан услышит властный зов едва ли. 
  Все рушится; не держит середина, 
  Анархия — в миру; и, как лавина, 
  Безудержен прилив кровавотемный, 
  И чистота повсюду захлебнулась. 
  В безверии всё лучшее, и в страстном 
  Всё худшее трепещет напряженье. 

 Конечно, откровенье недалёко; 
  Пришествие Второе — недалёко. 
  Пришествие! Едва лишь это слово 
  Произнеслось, как необъятный образ, 
  Рожденный Людским Духом, взор встревожил: 
  В пустыне — львинотелая фигура, 
  С обличьем человеческим, со взглядом 
  Пустым, безжалостным, как солнце, водит 
  Медлительными бедрами; вокруг 
  Неё мелькают тени злобных птиц. 
  И снова тьма. Но мне теперь известно, 
  Что двадцать в дрёме каменной столетий 
  Превращены в кошмар у колыбели; 
  И что за страшный зверь, чей час уж пробил, 
  Влачится к Вифлеему быть рожденным?