Ты любил ее так, как любят 
перед смертью живую воду, 
жадный бег родниковой крови 
с языка в потайные мысли, 
так встречают спасенье в клюве 
божьей твари и лик восхода… 
Ты во имя нее построил 
звукоряд неслучайных чисел. 

Ты был болен бессонной блажью, 
что лишает земли и тени, 
ослепляет нежнейшей болью, 
лихорадя, казнит блаженством. 
Ты терял ее не однажды 
ради нового обретенья. 
Ты лечился ее любовью 
от земного несовершенства. 

Ты желал ее, как желают 
только то, что гнетет и тешит 
неисполненным, не забытым, 
но давно уже невозможным. 
Из руин, от грызни и лая 
по следам заблуждений тех же 
ты бы мог предпринять попытку 
увести ее осторожно. 

Ты простил бы ей тени мертвых 
желтых бабочек, годы странствий, 
град небесный, три жарких моря, 
и, молчание различая, 
ты читал бы по письмам стертым 
по размытым поблекшим краскам, 
но ни в мыслях, ни в разговоре… 
Ты бы верил ее молчанью. 

Ты искал ее слишком долго, 
сорок раз расцвели и снова 
постарели твои сирени 
в изголовье «не тех» любимых. 
Ты бы мог… Вот пустая полка, 
чистый лист и пустое слово, 
и звенит в пустоте свирельной 
лжи мотивчик неуловимый.