Ожидавшийся предрождественский подъем 1992 года обернулся разочарованием; третья зима экономического спада оставила без работы миллионы людей. Магазины, торгующие записями, превратились в мавзолеи нераспроданных дисков, сезонные выпуски рождественских гимнов в исполнении Кэтлин Бэттл и хора Кингз-колледжа покрывались пылью на полках в ожидании снижения цен. Люди заходили в эти магазины в поисках утешения другого рода. Они постоянно спрашивали запись, названия которой не помнили. «У вас есть эта симфония, где девушка поет, но нельзя понять слова?» — шептали покупатели, и вскоре продавцы начали понимать, о чем идет речь:
В Третьей симфонии Хенрыка Миколая Гурецкого есть часть, исполняемая на польском языке; в ней звучит послание к Деве Марии, найденное на стене гестаповской тюрьмы. Невероятно спокойная и медленная музыка поражает своим народным характером. Запись, выпущенная компанией «Уорнер» в США в июне 1992 года, после нескольких исполнений по радио оказалась на шестой строчке в чартах классики. Перед Рождеством журнал «Тайм» поставил симфонию в число трех классических «Записей года».
Летом запись вышла в Англии, в течение нескольких месяцев она возглавляла классические чарты и, отстав всего на одно место от Пола Маккартни, стала шестой по показателям продаж поп-альбомов; в день продавалось по шесть тысяч дисков. К середине 1993 года во всем мире их было продано полмиллиона. Через три года, когда на рынке уже появились пять конкурирующих записей, этот показатель приближался к трем четвертям миллиона. Непрекращающееся восхождение Хенрыка Миколая Гурецкого опровергало все постулаты веры звукозаписывающей индустрии. Ни один из современных композиторов-симфонистов, кроме Дмитрия Шостаковича в годы Второй мировой войны, не мог похвастаться тиражами, исчислявшимися десятками тысяч дисков; ни одному не удалось приблизиться к миллиону. Ни один композитор из гетто современной музыки не входил в поп-чарты. Ни одно классическое произведение, не имеющее названия и солиста с легко запоминающимся именем, не продавалось такими тиражами. То, что совершил скромный поляк из Катовице, переворачивало с ног на голову самые изощренные мировые понятия о механизме коммерции и доказывало преимущество самых простых вещей.
«Я никогда не просил, чтобы мне платили за мою музыку, — говорил Гурецкий. — Почему они покупают ее? Может быть, они что-то ищут...» Шестидесятилетний католик, давно ставший инвалидом, Гурецкий всю жизнь прожил в промышленном городе, в атмосфере вредных выбросов и официального неодобрения. Он начинал как авангардист, им восхищались последователи Булеза и возмущались сограждане-сталинисты. Это притеснение принесло порочные плоды; в 1976 году он отказался от атональности во имя невинного утверждения духовности, выраженного в Третьей симфонии. Спокойное произведение разочаровало западных модернистов и стало одной из причин его увольнения с поста ректора консерватории в Катовице. Прошло двенадцать лет, прежде чем зашатался коммунизм и Гурецкий нашел английского издател