Ну давай, милая, сумела дойти до дома,
Я тебя поздравляю с этим весьма,
Говорите, за окнами пятница?
Да какая уж разница. Кома.
Хроническая затянувшаяся кома.
И бесконечная белизна.
Свари себе чашку кофе, все равно ночка будет без сна;
Как же хорошо, что ты сегодня одна,
И квартира твоя пуста.
Тогда знаешь, а к черту кофе.
Есть хорошая бутылочка вискаря.
С нею, быть может, не надолго станут тише
Звуки за окнами и сама тишина,
И в самозабвении система нервная высчитает,
Что еще не настолько поражена.
Так проходит час, другой; и наступает, медленно, третий.
Кажется, уложив город весь спать.
Ну, почти. Там еще миллионеров дети,
Думают, в каком месте VIP столик им заказать.
Ты, тем самым, едва поднимаешься с пола,
На котором все это время сидела без слов.
Наблюдая затяжную метель,
Цедя виски чистым, без льда и колы,
Ты встаешь и шатаясь идешь в постель.
И навзничь падаешь изнуренная.
Смиренно, как самоубийцы с мостов.
Ты чувствуешь запах железа коленого ?
Ты слышишь звоны оков ?
Ты слышишь.
Потому как начинается то, от чего ни спасают врачи.
Страшно? Ты еле дышишь.
В квартиру вошли палачи.
И ты в ужасе.
Знаешь, что нужно скорее бегством отсюда спасаться,
Но тело, словно не твое, тебя не слышит.
И этот белый потолок вдруг начинает спускаться,
Открываются окна сами; и ветер шторы колышет.
Концентрация силы воли шкалит:
Тело - вата; и это не изменить никак,
И ты знаешь, что живой они тебя не оставят.
И только слезы скупые стекают во мрак.
А шаги палачей тем временем громче и ближе,
И доносится хриплая песнь из за стены:
"Смерть всему. Я весь мир ненавижу!
Мы посланники Сатаны."
Вот вошли они. И становится мира мало.
Лица их, обожженные в пепелище столетия назад,
Со зловонным запахом и цветом коралла,
К тебе наклоняются ниже и прямо в глаза глядят.
И руки их мерзкие с гнилыми ногтями
Лезут в рот к тебе и достают наружу язык,
И протыкают его гвоздями.
И один палач у другого вырывает кадык.
И кладет его в твои руки нежные,
И ты чувствуешь крови тепло на своих руках,
А другой тем самым сдирает с тебя одежду,
А другой ломает пальцы на нежных твоих ногах.
А еще один одним взмахом плетки
Оставляет навечно след на коже твоего живота,
И от боли нейдет воздух в легкие,
А только кругом идет голова.
И еще один взмах, и еще один след.
И еще, и еще - и не счесть.
И ты шепчешь слова из прочтенных тобою вед,
Но не видишь присутствие святости здесь.
И приходят еще палачи, вносят в комнату дыбу,
И без всяких сомнений начинается ад,
И ты воешь от боли; от растяжек и перегибов,
Все суставы отныне глядят назад.
И ты шепчешь: " Прошу вас, скорее,
Испустите мой дух и позвольте увидеть брахман",
А тем временем веки становятся все тяжелее,
Но все легче путь к облакам.
И кажется, что уж хуже? Куда уж дальше?
Дальше можно. И в одежде Марии Святой
С шумом в комнату врывается Банши
И лицо твое трет кислотой.
И сгорают ресницы и щеки, губы,
А старуха берется так радостно хохотать,
И палач выдирает все твои зубы,
А другой начинает кожу твою сдирать.
Кожу сдирать... Вопиющие адовы муки!
Тело в лихорадочном мандраже так и бьет.
Твои оры не походят на человека звуки,
А палач все поет, и поет, и поет...
Боль сия адова переходит границы сущего,
Тело рвет на части, но уже изнутри,
И в кровавой пелене видишь ты Всемогущего.
Он шепчет тебе: "Я терпел. Ты терпи".
И еще, и еще, и еще - и не счесть...
Тишина. И ты открываешь глаза.
И часы в гостиной бьют ровно шесть.
А ты лежишь на кровати в одежде, одна.
И безумно болит голова.
Поднимаешься, ноги сводит.
От чего то открыто окно.
Вот же утро какое сегодня!
Вот же сон, о таком и не снимут кино!
Зеркало капризно, ревнуя тебе рисует
Очертания прекрасного юного тела анфас...
Ты улыбаешься. Осадок минует.
И снимаешь от счастья рубашку ты в раз.
И так же в раз пропадает улыбка и