холод на кончиках пальцев ровно отождествляется со смертью.
ты расскажи, тот маячущий вдалеке силуэт - не ты ли это?
небо меняет цвет из кричащего кроваво-красного в томный синий,
как если бы артерии твоего тела внезапно сковал тот колючий иней,
что ты постоянно небрежно смахиваешь замёрзшими пальцами с ресниц.
мне так интересны истории из ряда сколько ты посетил заграничных столиц,
сколько улиц ты обошёл, больше ни слова о разбитых сердцах твоих бывших девиц,
больше ни слова. давай просто поговорим, о том, что в мой девятнадцатый год
я, всё ещё, маленький ребенок, и никто не скажет как лучше: так или наоборот.
в мой девятнадцатый год я жить не умею толком,
не знаю сколько требуется за газ, свет и водопровод.
для развлечения - включенный телевизор работает фоном,
он - звенящая занавеска, фильтр, от скуки громоотвод.
это мой застоявшийся фронт, убежище от конфликтного внешнего мира,
я рою и рою себе окоп, окоп, что станет моей могилой.
мои слова утянутся в глубину мерзким противным илом,
и я не смогу ни слова произнести. буду схожа с любой из рыб,
что беззвучно хлопает ртом, который так и просит сделать крючком неловкий надрыв,
но поймав и счистив с меня чешую, никто моих слов не услышит и рыбью жизнью не проживёт,
и жестокое эгоистичное общество просто и с аппетитом меня сожрёт.
в мой девятнадцатый год пути нужных жд вокзалов никогда не пересекались,
это самая грустная история из всех, что когда-любо, где-то случались.
приставки пере- от переполненности перевлюблялись,
они многое пережили, а потом пере- не перезвонил - 
для такого нелепого конца переистории даже жалко чернил.
и бьётся в висок справедливое мнение, что мы - никакие как все,
амебы, забившиеся по квартирам - мы нелюдимы совсем.
давай из ползающих гусениц превратимся в великолепных бабочек,
сгорим ночью, осыпимся пеплом в очаровании горящих лампочек.
и это самое стоящее, что могло бы произойти за всю мою недолгую жизнь.
мы возьмем с собой последний день моей девятнадцатой осени
и взлетим.