ворону.

I
он последний маг в этом городе, один лишь выживший акробат.
он обучен хранить свою боль и тяжесть как наивысшую из наград.
каждый день он сгребает её в охапку и взбирается на канат.
а внизу площадь, шум, и все на него глядят.

у него на плечах вьётся золото, серебро, и струится шёлк;
он балансирует с этой болью который год, в ремесле своём знает толк:
не оборачивайся на гул, никогда не гляди под ноги,
исполняй свой привычный долг.

делай шаг за шагом на тонком тросе без всякой помощи и страховки;
движенья отточены, точно нож за спиной убийцы, проворны, ловки.
люди внизу разевают рты, будто рыбы в лавке седой торговки.

II
искры разрывают вечерний сумрак, куда ни глянь — то хмельное пламя,
маг идёт по тугой верёвке, неся в руках свою скорбь и память.
столько проклятой накопилось, что ни убить, ни вытравить, ни исправить.

толпа внизу будет озираться, восторженно охать и ликовать.
а потом он вернётся домой средь ночи отмываться и умирать.

III
это будто бы пропустили детство — и кинули сразу в зрелость,
чтоб слишком радостно не жилось, не думалось и не пелось.
чтоб чья-то смерть вызывала не страх, а остервенелую злую ревность:
«ну какого чёрта опять не я?»

каждый раз рассыпаться на крохи страницей библиотечной книги,
переживать один на один все свои сбои, ошибки, грешки и сдвиги.
ремесло разрушает тело, как штормы в щепки ломают бриги,
и те лежат на песке, гния.

IV
сколько боли, кто бы её украл, да не сдалась ни одной воровке,
с каждым разом лишь тяжелей при всём таланте, знании и сноровке.
когда вовсе не с кем ей поделиться, себя доверяют выпивке и верёвке.

слишком много жути для одного, слишком много тягости и бессилья,
исступлённая ненависть к самому себе тут всегда была в изобильи. 
но сбросишь свой багаж на дощатый пол — тебе сразу же будут крылья.

так зачем хранишь ты весь этот груз, лелеешь злобу, тоску, тревогу?
напоминая который раз о невозможности диалога.
ведь любой нарыв затянется и сойдёт, если руками его не трогать.

и чтобы вновь удержать баланс, ни к чему тащить на себе так много.