Солнце
бьёт одиночными в стеклопакет.
Бутылки
звенят в сетчатом гамаке.
Акелла
без промаха наливает в гранёный.
По нёбу
скользит острое лезвие,
Синяя линяя тянется. Грустный хоккей.

Рассветы
черпаются грязным помойным ведром.
Летят щепки - 
вокруг столько поломанных дров,
что лес превращается в поле.
И если в груди что-то колет,
То это не совесть,
А в миокард врезается тромб.

Серость.
Многоквартирный панельный бетон.
Утро.
В грязной кастрюле шумит кипяток.
Это не тот
Эверест, на который забраться ты хочешь,
Но ты здесь. И то, что уже стало точкой,
не окажется запятой.

На улице дети
бегут по собравшейся в лужи воде.
Им интересно
в лицо новому миру глядеть.
А по сути они копаются в грязной коробке
из под твоих навсегда поседевших надежд.

Обвинительный гнётся падеж,
Проседает под тяжестью улетевших минут.
Обернувшись, ты смотришь сквозь вязкую пелену,
И видишь лишь то, что вчера не допили.
Но это история не про то,
что можно назвать ностальгнилью,
Потому что ты сам не веришь,
Что был шанс не сюда повернуть.

Компас смотрит в стену понуро,
Путеводной звездой стал окурок.
Пепел приземляется точно в скатерть,
Жизнь, ломаясь, хрустит, как фольга.
Ты превращаешься в то, что жмётся к ногам
на поросшем бычками разбитом асфальте.

Это история не про то,
что пришло время стирать с себя копоть,
А про то, что ты снова забыл,
куда подевал чёртов штопор.
По пустой галактике
летишь в никуда автостопом.