ОЛЬХОВАЯ СЕРЕЖКА
Евгений Евтушенко

Уронит ли ветер 
          в ладони сережку ольховую, 
начнет ли кукушка 
          сквозь крик поездов куковать, 
задумаюсь вновь, 
          и, как нанятый, жизнь истолковываю 
и вновь прихожу 
          к невозможности истолковать. 
Себя низвести 
          до пылиночки в звездной туманности, 
конечно, старо, 
          но поддельных величий умней, 
и нет униженья 
          в осознанной собственной малости - 
величие жизни 
          печально осознанно в ней. 
Сережка ольховая, 
          легкая, будто пуховая, 
но сдунешь ее - 
          все окажется в мире не так, 
а, видимо, жизнь 
          не такая уж вещь пустяковая, 
когда в ней ничто 
          не похоже на просто пустяк. 
Сережка ольховая 
          выше любого пророчества. 
Тот станет другим, 
          кто тихонько ее разломил. 
Пусть нам не дано 
          изменить все немедля, как хочется,- 
когда изменяемся мы, 
          изменяется мир. 
И мы переходим 
          в какое-то новое качество 
и вдаль отплываем 
          к неведомой новой земле, 
и не замечаем, 
          что начали странно покачиваться 
на новой воде 
          и совсем на другом корабле. 
Когда возникает 
          беззвездное чувство отчаленности 
от тех берегов, 
          где рассветы с надеждой встречал,
мой милый товарищ, 
          ей-богу, не надо отчаиваться - 
поверь в неизвестный,
          пугающе черный причал. 
Не страшно вблизи 
          то, что часто пугает нас издали. 
Там тоже глаза, голоса, 
          огоньки сигарет. 
Немножко обвыкнешь, 
          и скрип этой призрачной пристани 
расскажет тебе, 
          что единственной пристани нет. 
Яснеет душа, 
          переменами неозлобимая. 
Друзей, не понявших 
          и даже предавших,- прости. 
Прости и пойми, 
          если даже разлюбит любимая, 
сережкой ольховой 
          с ладони ее отпусти. 
И пристани новой не верь, 
          если станет прилипчивой. 
Призванье твое - 
          беспричальная дальняя даль. 
С шурупов сорвись, 
          если станешь привычно привинченный, 
и снова отчаль 
          и плыви по другую печаль. 
Пускай говорят: 
          «Ну когда он и впрямь образумится!» 
А ты не волнуйся - 
          всех сразу нельзя ублажить. 
Презренный резон: 
          «Все уляжется, все образуется...» 
Когда образуется все - 
          то и незачем жить. 
И необъяснимое - 
          это совсем не бессмыслица. 
Все переоценки 
          нимало смущать не должны,- 
ведь жизни цена
          не понизится 
                    и не повысится - 
она неизменна тому, 
          чему нету цены. 
С чего это я? 
          Да с того, что одна бестолковая 
кукушка-болтушка 
          мне долгую жизнь ворожит. 
С чего это я? 
          Да с того, что сережка ольховая 
лежит на ладони и, 
          словно живая,
                    дрожит... 
1975