Вы ушли,
        как говорится,
                      в мир иной.
Пустота...
          Летите, в звёзды врезываясь.
Ни тебе аванса,
               ни пивной.
Трезвость.
Нет, Есенин,                 
            это
               не насмешка.
В горле
        горе комом —
                    не смешок.
Вижу —
      взрезанной рукой помешкав,
собственных
           костей
                 качаете мешок. 
— Прекратите!
             Бросьте!
                     Вы в своем уме ли?
Дать, чтоб щёки
               заливал
                      смертельный мел?!
Вы ж
    такое
         загибать умели,
что другой
          на свете
                  не умел.
Почему?
       Зачем?
             Недоуменье смяло.
Критики бормочут:
                 — Этому вина
то...
     да сё...
             а главное,
                       что смычки мало,
в результате
            много пива и вина. —
Дескать, заменить бы вам
                        богему
                              классом,
класс влиял на вас,
                   и было б не до драк.
Ну, а класс-то
              жажду
                   заливает квасом?
Класс — он тоже
               выпить не дурак.
Дескать,
        к вам приставить бы
                           кого из напостов —
стали б 
       содержанием
                  премного одарённей.
Вы бы 
     в день
           писали
                 строк по сто,
утомительно
           и длинно,
                    как Доронин.
А по-моему,
           осуществись
                      такая бредь,
на себя бы
          раньше наложили руки.
Лучше уж
        от водки умереть,
чем от скуки!
Не откроют
          нам
             причин потери
ни петля,
         ни ножик перочинный.
Может,
      окажись
             чернила в "Англетере",
вены
    резать
          не было б причины.
Подражатели обрадовались:
                         бис!
Над собою                    
         чуть не взвод
                      расправу учинил.
Почему же
         увеличивать
                    число самоубийств?
Лучше
     увеличь
            изготовление чернил!
Навсегда                    
        теперь     
              язык
                  в зубах затворится.
Тяжело
      и неуместно
                 разводить мистерии.
У народа,
        у языкотворца,
умер
    звонкий
           забулдыга подмастерье.
И несут                       
       стихов заупокойный лом,
с прошлых
         с похорон
                  не переделавши почти.
В холм
      тупые рифмы
                 загонять колом —
разве так
         поэта
              надо бы почтить?
Вам
   и памятник еще не слит, — 
где он,
      бронзы звон
                 или гранита грань? —
а к решеткам памяти
                   уже понанесли
посвящений 
          и воспоминаний дрянь.
Ваше имя
        в платочки рассоплено,
ваше слово
          слюнявит Собинов,
и выводит
         под берёзкой дохлой —
"Ни слова,
         о дру-уг мой,
                      ни вздо-о-о-о-ха".
Эх,
   поговорить бы иначе
с этим самым
            с Леонидом Лоэнгринычем!
Встать бы здесь
               гремящим скандалистом:
— Не позволю
            мямлить стих
                        и мять!
Оглушить бы
           их
             трехпалым свистом
в бабушку
         и в бога душу мать!
Чтобы разнеслась
                бездарнейшая погань,
раздувая
        темь
            пиджачных парусов,
чтобы
     врассыпную
               разбежался Коган,
встреченных
           увеча
                пиками усов.
Дрянь
     пока что
             мало поредела.
Дела много —