Мой чёрный человек в костюме сером.
Он был министром, домуправом, офицером.
Как злобный клоун, он менял личины
И бил под дых внезапно, без причины.

И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья,
И лишь шептал: "Спасибо, что живой".

Я суеверен был, искал приметы, —
Что, мол, пройдёт, терпи, всё ерунда...
Я даже прорывался в кабинеты
И зарекался: "Больше — никогда!"

Вокруг меня кликуши голосили:
"В Париж мотает, словно мы — в Тюмень;
Пора такого выгнать из России,
Давно пора, — видать, начальству лень!"

Судачили про дачу и зарплату:
Мол, денег прорва, по ночам кую.
Я всё отдам, берите без доплаты
Трёхкомнатную камеру мою.

И мне давали добрые советы,
Чуть свысока похлопав по плечу,
Мои друзья — известные поэты:
"Не стоит рифмовать: "Кричу — торчу"!"

И лопнула во мне терпенья жила,
И я со смертью перешёл на "ты" —
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.

Я от Суда скрываться не намерен,
Коль призовут — отвечу на вопрос:
Я до секунд всю жизнь свою измерил 
И худо-бедно, но тащил свой воз.

Но знаю я, что лживо, а что свято, 
Я понял это всё-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, —
Мне выбора, по счастью, не дано. 

1979