Взъерошивая хайр, поредевший навсегда от седых волос,
Ведя мемуары за кефиром о подпольной войне.
С кайфом мазохиста в руках разбираю последний мост,
Пытаюсь рассказать как-нибудь о вчерашнем дне.

Царапая бессмысленно пацифик ключом на кирпичной стене,
С известной долей гордости вспомнить кулаки люберов.
Глядя на потрепанный бас в поношенном старом чехле,
Хочется напиться в говно и выдать пару старых хитов.

Такие дела, брат, любовь...
Такие дела, брат, любовь...

Мы уходили в подвалы, мы играли глубоко под землей.
Нам снилась траверза, мы пили электрический чай.
Мы посылали наверх парламентера: за вином, за хлебом и за травой.
Он возвращался назад, он говорил: "У них опять Первомай".

И наш бледный и здоровый вид кому-то мешал заснуть.
Нам взламывали дверь, и с погонами — в наш андеграунд.
И у кого-то оказался уж слишком коротким его творческий путь.
Но мы верили в то, что за нами последний раунд.

Такие дела, брат, любовь...
Такие дела...

А времена менялись — и сменились в конец.
Мы вышли наверх, мы разбрелись кто-куда
И стал делать деньги вчерашний бунтарь и вчерашний певец.
В его уютной квартире есть газ, телефон и вода.

Он не жалеет ни о чем, он держит дома шесть альбомов "ГО"
(И пять альбомов БГ),
И вроде бы он не предатель, он по своему прав.
Ведя мемуары за чашечкой кофе моим детям о вчерашнем дне,
Каждый ловит свой собственный кайф.

Такие дела, брат, любовь.
Такие дела, брат, любовь.